|
Прасковье Абрамовне Слижиковой осенью будет восемьдесят. У нее маленький домик, чистенький двор, огород, который сажает и выкапывает одна. Она из поколения, которое вытянуло войну на своих плечах.
Когда муж ушел на войну, она осталась с тремя ребятишками, младшей — полтора. В этот же год принесли похоронку. —Мне долго не говорили, придут из сельсовета, помнутся у порога и уходят. «Детей трое, рухнется мать!». В то время ей не было и 30... —Я дюже жалела хозяина. Детей жалко, себя жалко. Голошу, голошу, а чем поможешь? Наутро бригадир под окном стучит: «...на работу». Детей не на кого оставить, а если на работу не выйдешь, и под суд могут отдать. Ломала голову каждое утро, куда детей пристроить? О бригадире, который над бабами строжился, доброй памяти не осталось. —Я его и называть не хочу. По злу на него говорили, что самострел, от войны отвертелся. Прижмо (колоски) бабы нажарили, хотели суп сварить, а он их погнал в сельсовет, как пленных. Обо всех доносил, грубый был, В первые годы войны с Прасковьей отец жил, старый, больной, но мужик в доме. Обувку детям мог смастерить, топор поточить. После смерти отца вся забота и работа легла на одни плечи. —Женщины, которые одинокие, девки, казакуют бывало, а я все в работе. Как-то раньше не было моды на зиму дрова готовить. Зимой сырыми топились. Я в колхозе быка попросила, поехала, а он в оглоблях завалился и не идет. Я и плакала, и ругалась, и хлестала, не идет. Пришлось за каким-то мужиком бежать, чтоб быка поднял. Потом я стала умнее. Летом на тележке навозила из лесу дров, напилила и наколола. Мужики, которые по дворам ходили налог собирали, удивлялись: «Ну и баба, дров наготовила». Послушаешь этих старых женщин, мужчины у них всегда на ответственных постах, бригадирами, агентами, в крайнем случае звеноводами, а они сами и за мужиков, и за баб. Была корова, была картошка, дети не голодали. А нищих в войну сколько было! Прасковья Абрамовна их называет прохожалыми. —Прибежала с работы, парнишки мои дома одни были, дверь открыта, бабка стоит приговаривает: «Мои вы любенькие, мои золотые», а они ей по картошке носят, одному шестой годок, другому пятый. Я ведро картошки насыпала, говорю: «Иди, баба, домой, не побирайся, съешь, еще придешь». Вынесли женщины и голод, и налоги, и работу, детей на ноги поставили, и что самое главное, не озлобились, они жалеют наше поколение злых и нервных. —Мне говорят, - сетует Прасковья Абрамовна, — прожила жизнь и деда не нашла. Я зародилась некрасивая, некогда было искать. Нужно детей поднимать, в вечной работе, не до гульни было. В войну все вдовы ждали своих мужей, думала, может ошибка, может в плену, ждала и Прасковья, и после войны ждала... Могилки его не видела, да и была ли она? —Свалялся где-нибудь, до того ли было, хоронить? В самые страшные бои попал. Брат с фронта пришел, рассказывал, как под мертвыми спасались, в крови лежали, как засыпали всех в одну яму, немцев и русских... Жизнь прожита. Мудрая бабушка Прасковья молится каждый день уже не за себя. Просит у Бога счастья детям и внукам, просит мира всем и говорит: —Все можно пережить, только б не война!
Т. ВАСИЛЬЕВА. 9 мая 1992 год.
| |